— Я всегда любил и хотел рисо­вать. И после восьмого класса мы с сестрой, близнецы, закончив еще два класса художественной школы, по­ступили в Московское художествен­ное училище им. 1905 года.

— Но мы с сестрой были вдвоем, и потом мы очень хорошо учились в школе, с нами не было никаких про­блем.

— Мы закончили училище в 1979 году. Я буду говорить о себе... То, что я за время учебы в Москве увидел, очень отличалось от того, что проис­ходило в провинции. Я уехал пятнад­цатилетним советским мальчиком, а вернулся, что называется, диссидент том - я видел в Москве выставки, от­ражавшие современное положение в искусстве. Например, выставку со­временной итальянской живописи. Или персональную выставку Ренато Гуттузо...

— Я не был никаким бунтарем, я просто всегда очень хорошо учился, и мне всегда хотелось делать лучше, и лучше, и лучше. Я в училище много работал, и участвовал во всех конкур­сах, и получал премии...

— Здесь со всех сторон слыша­лось: «Сорокин, Сорокин!» Весь Художественный фонд просто молился на Сорокина. А меня не интересовало традиционное искусство, на мой взгляд, тогда, вернувшегося из Мос­квы, - это было искусство прошлого века.

— Во время учебы в училище нас ориентировали на так называемые мировые ценности. И на настоящую, конечно, русскую живопись, в том числе - Врубель, Иванов... Мы после занятий в училище сначала ехали в Третьяковку или в Пушкинский музей, лишь потом - домой... Я, кстати, впоследствии все-таки оценил Соро­кина: посмотрел несколько его пер­сональных выставок, и он мне очень понравился! Но его живопись не со­всем доступна обыкновенному зри­телю. Вот у Сорокина была выставка шести натюрмортов - для меня это было откровением: какие замеча­тельные, шикарные картины! Чуть ли не гиперреальный взгляд. Но чтобы постичь, почувствовать это, надо все-таки обладать какой-то культурой, а средний зритель, средний липчанин, к сожалению, не очень подготовлен. Однако меня как художника, а не как зрителя интересовало совсем другое искусство, и латиноамериканский, аргентинский живописец Руфино Томайо мне гораздо ближе, чем Виктор Сорокин...

— Все, что я показал, было любо­пытно, интересно, меня сразу же приняли в Художественный фонд, но вектор направленности моих твор­ческих интересов был чуждым. Как сказал после очередной нашей выс­тавки Вилен Дмитриевич Дворянчи­ков: «Пейзаж пипепкий вас не интересует, липчане вас тоже не интере­суют - вы кто вообще? Вы не липец­кие художники!» А для меня это был комплимент - что я «не липецкий ху­дожник».

— У меня были очень большие сложности при всем при том, что я понимал, что единственный способ как-то зарабатывать на жизнь - это живопись, потому что ничего другого я делать не умею. И я понимал, что мне нужно вступать в Союз художни­ков, чтобы зарабатывать на жизнь живописью; но пока я понял, что с моей живописью вступить в союз не­возможно, прошло три года. Я бился как рыба об лед, пытаясь попасть на какую-то выставку, на которые мне путь был заказан, потому что у зо­нального выставкома точка зрения на искусство была - как у моей мамы!

— Не то слово - «пытались». Это была война. Война на всех фронтах, и я был один против мира... Меня так подавили, что я даже лечился, я был вынужден прибегнуть к психиатри­ческой помощи. На выставки не пускают, дома ругают, обзывают тунеяд­цем - при всем при том, что я рабо­тал всегда - как папа Карло!

— Конечно! И еще несколько ху­дожников, общение с которыми было на адекватном уровне. А вот с Соро­киным, например, я не могу общать­ся, или с Сорочкиным - мы просто чу­жие люди, настолько разные... При­оритеты Сорокина для меня - детс­кий сад. Так же, как и мои - для них...

— После 85 года появилась свобо­да передвижения, свобода видеть, свобода выставлять - все, чего мне лично, чтобы состояться в этой жизни, не хватало.

— Мы, группа художников, созда­ли кооператив «Арт» - сами искали заказы, выполняли их и получали деньги. И одна из самых первых на­ших «прозвучавших» выставок была та, которую мы сделали, оплатив аренду Выставочного зала Союза ху­дожников. Эту выставку в 1988 году
посетили шесть тысяч зрителей!

— По внутренним причинам коо­ператив распался, но как художники мы о себе уже заявили, и, к нашему недоумению, картины у нас стали по­купать...

— Потому что у нас была ориента­ция на искусство, которое мой отец называл «вангоговщиной». Ван Гог - называл он меня, потому что у меня, как и у Ван Гога, ни одной работы не покупали и не могли купить. И тут вдруг появились покупатели и появи­лись люди, которые захотели сделать выставку в Москве. И мы, шестеро ху­дожников, четыре года выставлялись по разным московским галереям, вплоть до Центрального дома худож­ника, где в 1998 году прошла выстав­ка четырех липецких художников - Яичников, Басинский, Кузин и Баклашов.

— В коммерческом плане фанта­стически успешной была для нас вы­ставка в частной галерее «Арбат, 34» - у нас купили, у каждого, по шесть работ, причем больших и дорогих. Наша коллекция путешествовала из одной московской галереи в другую, время от времени наши работы по­купали, и в конце концов получилось так, что в Мурманске появилась га­лерея, которая занималась только нами...

— По-разному. Был случай, когда у меня карман был набит самыми разными деньгами - немецкими, шведскими, норвежскими, фински­ми, американскими... Мы через ту галерею очень хорошо зарабатыва­ли.

— Я купил себе дом в селе Каликино и теперь каждый год выезжаю с семьей в эту деревню, и мы замеча­тельно проводим там лето.

— Двадцать три сотки вместе с домом.

— Конечно!

— Конечно, это замечательное ощущение - когда у тебя есть деньги.

— Это, наверное, тема для эконо­мической газеты - почему галерея в Мурманске прекратила свое суще­ствование...

— Дело в том, что один из законов нашего бизнеса состоит в том, что если будет возможность украсть - обязательно украдут! А там этим за­нимались постоянно, потому что не было ясности в этой сфере - торгов­ля произведениями искусства. У нас в стране во многих сферах нет ясности... А вот в Швейцарии - только пе­ресекаешь границу, и сразу наступа­ет ясность.

— Там успешно прошла выставка работ моей сестры, и уже по ее сле­дам мы провели две выставки.

— Она сейчас живет в Москве, от светской живописи отошла - работа­ет при храме, пишет иконы. Все свои краски мне отдала...

— Нет, там с нашим сознанием очень тяжело. И там отношение к рус­ским такое... Хотя, может быть, нужно было попасть на другой виток об­щественной лестницы, на который нам не удалось попасть, - тогда, мо­жет быть, мы смогли бы и захотели остаться... А так... Мы в их понимании были и оставались рабочими, кото­рые поставляли товар, который мож­но продать и на этом заработать. И когда прошел бум интереса к русско­му искусству - отношения с нами за­вершились, потому что там свои ху­дожники очень хорошие, и много ху­дожников.

— О перспективах говорить слож­но-то, что произошло в августе про­шлого года, стало большим ударом и для нас, и для наших покупателей.

— Рыночный интерес к нам есть, у меня, например, через галерею «Мир художника» купили уже четыре рабо­ты. Но Липецк был и будет сферой приоритета все-таки вот такого, для меня обывательского, интереса - пейзаж на стенке, похожий на репро­дукцию... Здесь никогда не будет офиса, какие есть в той же Швейца­рии.

— Рынок - он очень оттачивает. «Свободная галерея» в Мурманске, поддерживая нас финансово, позво­лила нам до такой степени развить свое «я»... А чем больше ты вклады­ваешь своего «я» в работу, тем она будет лучше и ответ покупателей бу­дет адекватный. И зная это, ты уже не можешь позволить себе работать вполсилы, ты должен быть на преде­ле своих возможностей - колористи­ческих, пластических, кондицион­ных... Нужно делать качество.

— Я - тот, который работал в Худ­фонде, и я теперешний - это большая разница. И, естественно, разумные люди не могут этого не видеть...

— У нашей четверки все-таки дру­гое искусство... Но мы провели ряд выставок, и отношение к нам стало более серьезным.

— Художники типа К. Малахова считают, что это чистой воды совре­менная тенденция к коммерции, то есть наше искусство - коммерческие искусство. А вот их искусство - это Искусство с большой буквы, чистое искусство. (Потому как за него никто не платит и не хочет платить - значит это чистое искусство, по мнению Ма­лахова.)

— Я думаю, что по-настоящему искусство - это чистой воды волевое предприятие. Мало того, что ты име­ешь талант - ты должен его разви­вать. И я, может быть, этим и отли­чаюсь от других - волей. Как таково­го таланта у меня немного - я отдаю себе в этом отчет. Все, что я делаю, я делаю волевым образом. А в искус­стве мало - одну картину сделать, нужно еще состояться. Это очень сложно, невероятно сложно - нужно все время работать, нужно думать и жить в этом...